Быть ґендеристом (ґендерологом), не будучи феминистом – невозможно
Почему женские и ґендерные исследования с большими или меньшими трудностями институционализировались на базе социологических и психологических факультетов, факультетов социальной работы и экономических, но с большим трудом приживаются именно на истфаках?Здесь можно выделить около десятка детерминант различной степени важности.
1) Одной из важных причин является отсутствие социального заказа: исследования социологов, психологов, медиков или демографов и могут иметь конкретный практический выход, явное «народохозяйственное значение». Значимость исторических разработок, особенно касающихся давно ушедших эпох, кажется ненужной роскошью даже некоторым социологам-практикам, не говоря уже о чиновниках, не связанных с ґуманитарным знанием.
2) «Женская тема» в истории по-прежнему считается чем-то иллюстративным и по меньшей мере экзотическим, в то время как в литературоведении анализ «женских образов» в том или ином произведении – направление исследований абсолютно традиционное, равно как изучение «мужской» и «женской» составляющих в экономических исследованиях (труда, зарплаты и т.д.).
3) «Женские исследования», увы, не «зазвучали» в российском политическом контексте в отличие от западного. Причин тому много – в том числе и традиционность, патриархатность большинства социальных структур. Но так или иначе, проблема борьбы за соблюдение прав женщин не стала в России одной из составляющих борьбы за права человека, как это произошло – и считается поныне — на Западе.
4) Отношение к понятию «феминизм» (а с ним, как мы поняли, было связано возникновение всего направления women’s studies) остается в России – если говорить о бытовом, профанном уровне знания — в большинстве случаев негативным.
Несмотря на то, что феминизм как политическое течение заявил о себе в России одновременно с развитыми странами Запада (то есть в середине прошлого века), он не мог получить широкого распространения: Россия была страной «запаздывающей модернизации», большинство населения составляло крестьянство, а в крестьянских семьях женщины были жестко подчинены традиционным правилам, религиозным нормам. Западный феминизм как теория насчитывает несколько столетий, а российский – всего полтора века, потому что российское культурное прошлое не имело многовековой традиции пестования индивидного и приватного. В советский период идеология умело сформировала отношение к феминизму как к чему-то агрессивному, по меньшей мере – экзотическому. Преодоление этого стереотипа идет у нас довольно медленно.
5) В связи с тем, что на первых порах российское женское движение активно поддерживалось западными фондами (Фонд МакАртуров, Фондом Форда, Институтом Открытое общество и т.д.), в российском обществе стало формироваться мнение, что феминизм – это западная идеология, не имеющая отношения к российским реалиям.
Кроме того, представлению о том, что «феминизм – это все западные штучки» способствовало и то, что сами западные агентства определили приоритеты («кому – дадим, а кому — нет»): они с самого начала отдавали предпочтение не представителям фундаментальных наук (историкам, философам), а наук прикладных – социологам, психологам, экономистам, демографам, социальным работникам.
6) Хочется обратить внимание и на тот факт, что и на Западе курсы по истории женщин – это (как правило) курсы, предназначенные для тех, кто выбрал своей специализацией «women’s studies» (а отнюдь не для «чистых» историков). Cпециалистов какого профиля выпускают отделения, называемые отделениями women’s studeis? Отнюдь не историков — у нас они бы именовались «социологами» или «социальными работниками». Такое положение сложилось потому, что в системе западных представлений о взаимоотношениях женщин как депривированной группы и Власти, для искоренения культурной и социальной дискриминации женщин необходимо вмешательство государства, на которое феминистки и возлагают надежды на исправление дисбаланса. Иное дело – Россия. У нас во все века существовали правовые нормы, позволявшие женщинам отстаивать, казалось бы, свою независимость, но эти правовые установления были и оставались практически неизвестными широким женским массам.
В рамках «правового беспредела», творящегося сейчас в России, надеяться на то, что государство – своими установлениями – что-то исправит, — по меньшей мере наивно.
В рамках «правового беспредела», творящегося сейчас в России, надеяться на то, что государство – своими установлениями – что-то исправит, — по меньшей мере наивно.
Особенности российского менталитета, восприятия феминистских идей именно в России, история становления феминистского движения требуют специального изучения – и именно историками, этнопсихологами, знатоками славянской философии, – но подобные темы практически не поддерживаются западными фондами, представители которых обычно поддерживают прежде всего проблематику, связанную с изучением западной (европейской, американской) феминистской мысли, в к тому же – как правило! — современной.
7) Другой вопрос – о необходимости увеличения числа курсов по «женской и ґендерной тематике» на истфаках – в отличие от нас, западные университеты не страдают от их отсутствия, равно как отсутствия учебной литературы. Острота потребности в учебнике не только по «исторической феминологии», но и по ґендерной методологии в исторических, этнологических, археологических исследованиях у студентов-историков куда выше, чем у экономистов, социологов, психологов. Большинство опубликованных описаний «феминологических» курсов носит несколько описательный, позитивистский, фактологический характер, в них нет ориентации на интерактивность и обучение методикам ґендерной экспертизы социально-исторических явлений.
8) Напомним, что в России практически отсутствуют подготовленные специалисты, а курсы по «женской истории» стали читаться лишь недавно и не в престижных столичных университетах, а силами энтузиастов в российской провинции – в Твери, в Иваново, в Костроме.
9) Нарушение нормального информационного обмена между нашей страной и «заґраницей», возникшее от нехватки средств, недостаток литературы по «женской истории» на русском языке и малый доступ к журналам иностранным, также не способствуют развитию «женских исследований» в системе отечественных исторических наук.
В известном смысле можно констатировать, что исследования «женской темы» существуют сейчас отчасти за счет энтузиазма тех, кто в них поверил и увидел их перспективность, а отчасти — за счет западных фондов и грантов (МакАртура, Кеннана, Форда, Фулбрайта, Сороса), которые из года в год объявляют конкурсы именно по этой тематике «women’s studies».
О путях и перспективах институциализации «женских исследований» в системе исторического образования и исторических наук России. Число ученых-историков, избравших «историю женщин» основным полем своей научной деятельности, продолжает расти.
Однако процесс этот идет не столь быстро, как на Западе и даже не столь быстро, как в России в других областях гуманитарного знания (социологии, психологии, экономике, литературоведении).
На первое место я бы поставила необходимость усиления информационного обмена.
О существовании ґендерных центров и лабораторий на социологических, философских, психологических факультетах подчас не знают историки тех же вузов, где они существуют. Взаимодействие историков с представителями иных наук и областей ґуманитарного знания остается очень поверхностным. На Школы и конференции, организуемые социологами, историки вообще не приглашаются либо присутствуют в незначительном количестве. У феминологов и ґендеристов мало журналов, ежегодников, мало возможностей получения постоянной информации — за исключением тех из них, что имеют домашние электронные адреса (подчас за это надо благодарить западные фонды).
И еще один аспект. Речь идет о популяризации знаний, полученных архивными работниками и кабинетными учеными. Чем больше в прессе будет публиковаться научно-популярных статей, пропагандирующих феминологические, в том числе – историко-феминологические знания – тем скорее изменится отношение к исторической феминологии, как к чему-то дополнительному и необязательному для ученых иных специальностей.
Так что, вкратце призыв к феминологам должен звучать так:
«Пишите свои исследования не для узкого круга единомышленников, а для широчайшей читательской аудитории!»
Далее, на второе место я бы поставила такую задачу как создание механизма обмена преподавателями между российскими и столичными университетами и научными центрами – системы, полностью себя оправдавшей на Западе. В связи с регулярным «недофинансированием» науки в России, у провинциальных университетов крайне редко возникает возможность пригласить столичного преподавателя или имеющего имя сотрудника Академии наук прочитать курс лекций – и таким образом приблизить провинциальных слушателей к знаниям, которые удалось получить данному жителю столицы во время командировки на Запад.
Обратная ситуация – когда отличного преподавателя из провинции приглашают в Москву или Петербург для чтения лекций – просто из области «исключительных». Столичный снобизм мешает признанию того, что историческая феминология существует сейчас благодаря именно провинциальным университетам. Именно там, читаются систематические курсы по «женской истории», которые негде послушать москвичам. И именно эти, провинциальные преподаватели, могли бы направить интересы своих слушателей-студентов, еще только выбирающих направление своей будущей исследовательской деятельности, еще только «обдумывающих житье», — в гендерное и феминологическое русло.
Третьей проблемой является сложность и длительность преодоления сексистских стереотипов, скепсиса и иронии по отношению к «женской теме» в научном сообществе вообще, в сообществе историков в частности. Пока «исторической феминологией» занимаются преимущественно женщины – пренебрежительное отношение к предмету их исследований будет, вероятно, сохраняться.
Поэтому выходом из ситуации является создание центров и лабораторий на исторических факультетах университетов, в институтах исторического профиля РАН и РАО, изучающих в сравнительном аспекте мужскую историю и историю женскую, историю «мужественности» и «женственности», а также проведение ґендерных школ. В этом случае, мне думается, возрастет количество исследователей и женской темы в том числе, и среди них окажутся уже не только одни женщины.
В том же случае, если руководство исторических факультетов признает за ґендерной экспертизой особое место в общей системе методов работы с историческими источниками – подобный курс немедленно станет читаться на кафедрах источниковедения, теории и методологии науки.
В-пятых, весьма злободневным должно стать издание общего справочно-библиографического издания, обобщающего наработки историков и представителей других наук по «женской теме». Пока что, на русском языке ничего подобного трехтомной библиографии Джей Фрей у нас в России, да и за рубежом не издано. Такое издание, снабженное подробным «предметным указателем» (index’ом), ключом к библиографическому перечню - очень нужно современным исследователям, историкам в том числе. Однако для его подготовки, похоже, необходимы усилия не одного человека, а целого коллектива, готового выполнить тяжелый и утомительный труд по сбору и систематизации библиографического материала. «Высшим пилотажем» стала бы в этом случае подготовка базы библиографических данных для обнародования ее в Сети, однако на выполнение такого проекта нужна еще большая финансовая поддержка.Будет издана библиография, будет обнародована она в сети – будет и рывок в исследованиях «женской истории». Потому что обзор проблематики покажет, какие из тем еще не исследованы, где остаются «белые пятна» — и охотники «закрыть» их, пройтись по нехоженым и нетореным тропам, изучить никого не привлекавшие пока сюжеты (то есть стать первопроходцем!) – непременно найдутся.
И еще один важный момент, на котором мне хотелось бы заострить ваше внимание.
Оглядываясь на прошедшие двадцать лет, отмеченные процессом институализации вначале «женских», а затем «гендерных исследований», хотелось бы обратить внимание на то, что сам термин «ґендерные» исследования оказался более конформным и приемлемым для научного сообщества, нежели термин «женские исследования». Гендерологами и ґендеристами согласны себя именовать и некоторые мужчины, на признание же себя специалистом в области «женских исследований» (читай: феминистами!), а для этого требуется научное, дискурсивное и вообще поведенческое мужество. Те центры и объединения, которые в нынешней социально-политической ситуации (которые характеризуются модернизацией патриархатных воззрений и резким неприятием власти и предерживающиеся феминизма, как идеологии равных возможностей) рискуют именовать себя именно «центрами женских исследований», использовать феминологическую риторику («женская история», «женская психология», «женский опыт», «женские практики» и т.д.) предстают не, как отставшие от остальных (уже переименовавшихся в гендерные!), а как наиболее последовательные защитники интересов женщин.
by AleksanDerSt.Rud "EUROGENDERCITY-21 FOX" 2018J07
