История женщин 

как феминистский проект



Гендерной истории в её нынешнем виде предшествовала женская история (women's history). Если не калькировать перевод, а попытаться передать основной смысл, то лучше назвать её историей женщин. Эта академическая дисциплина (и активистский проект) развивалась в США и странах Европы. В их основе лежит центральная идея феминизма второй волны: культура имеет значение. 

Главной задачей women’s history было вернуть в историю женщин, — половину человечества, которая на момент появления дисциплины игнорировали авторы повествований о прошлом. 

Героиням и политической истории женщины становились не часто: на протяжении тысячелетий их исключали из публичной сферы, они не имели доступа к власти и большой политике, долго не могли получать такое же образование, как и мужчины. То же самое можно сказать об истории науки и истории искусств —в двух последних сферах женщины до ХХ века время от времени появлялись, но очень часто оказывались на периферии, вращались по орбите вокруг «светил», среди которых были (и в некоторых сферах остаются) почти исключительно мужчины. История повседневности, в которой с большей вероятностью могли появиться женские персонажи, только начинала своё развитие. 
Элизабет Блэквелл
Историки женщин поставили своей целью рассказать о том, как жили женщины в разные эпохи, а кроме того — вернуть в интеллектуальную историю женских героинь, таких как София де Кондорсе, писательница, переводчица, организатор влиятельных литературных салонов в революционной Франции, или Элизабет Блэквелл, первая женщина-доктор в США. Я перечислила двух персонажей, которых нашла в ранних исследованиях по женской истории. Их главной задачей было «открыть» женщину как субъект всемирной истории, как активную участницу событий прошлого, которая влияла на ход событий.

Возникнув в 1960-е годы в США, история женщин довольно быстро приобрела популярность. К 1980-м годам в американских и европейских университетах читали уже десятки таких курсов. Примерно тогда же начался следующий этап развития дисциплины — появился проект гендерной истории (gender history). 

Категория «гендер» пришла в историческую науку из социальных наук, где она распространилась десятилетием раньше. Социология гендера впитала в себя концепцию социального конструктивизма Питера Бергера и Томаса Лукмана и нескольких других подходов и предполагала изучение того, как в обществе создаются представления о полах, о феминном и маскулинном, зачастую не имеющие ничего общего с реальной биологией и физиологией человека. 

Появление гендерной истории обычно связывают с 1985 годом, когда американская исследовательница Джоан Скотт выступила со своим знаковым докладом на собрании Американской исторической ассоциации. В 1986 году Скотт опубликовала статью на основе этого выступления «Гендер: полезная категория исторического анализа». В 1990-е годы, когда гендерные исследования стали развиваться и в России, статья была переведена на русский. 

Главная мысль Джоан Скотт заключается в том, что категория «гендер» касается в равной степени и «женского», и «мужского» опыта, — в отличие от категорий женской истории («женский взгляд», «женский опыт»), которая в логике исследовательницы оказывается однобокой. Гендерная история, по Скотт, призвана не только вернуть забытых персонажей в историю, её задача более сложная: проблематизировать отношения между полами в тех или иных исторических обстоятельствах. Эти отношения не обязательно подразумевают бинарность и однотипную иерархичность, но всегда связываются с разговором о проявлении власти. Скотт предлагает в своей статье сконцентрироваться на исследовании разного рода конструктов — традиций, представлений, стереотипов о гендере, которые формировались в разных обществах в разные времена. 

С одной стороны, подход, который предложила Скотт, помогает историкам по-новому взглянуть на разные эпохи. Новая оптика — это в том числе новые акценты в работе с источниками и устными свидетельствами, новые темы, новые грани архивных материалов. Гендерная история предлагает ученым начать искать там, где они ещё не искали, задавать к своему материалу вопросы, которые не были заданы ранее, и кроме того использовать новые методы и походы к историческому материалу — а значит и узнавать новое о прошлом и дополнять своё представление о нем. 

Так, гендерный подход к истории советского государства позволил по-новому взглянуть на повседневный опыт советского человека. Довольно рано стало понятно, что этот опыт непосредственно связан с насилием — репрессиями, подавлением инакомыслия, общественным давлением. Однако многие исследователи упускали гендерный аспект этого насилия, а он был. 

Для советских женщин, кроме всех прочих опасностей и давления, жизнь в их государстве была связана ещё и с репродуктивным насилием и так называемой ситуацией «двойной нагрузки». Первое выражалось в том, что женщин на официальном уровне постоянно призывали к деторождению, которое с 1930-х годов описывалось как необходимая часть жизни любой гражданки. На некоторых этапах существования СССР советских женщин к этому прямо принуждали, — с 1936 по 1956 год на его территории были запрещены аборты. Репродуктивное насилие сопровождалось отсутствием качественных контрацептивов, а также информации о предохранении. В какой-то момент единственным способом контролировать размер своей семьи для женщин в СССР стали аборты (в период запрета — подпольные) — наши бабушки и мамы делали по десятку таких операций за жизнь. 

Постоянное принуждение к деторождению сочеталось в советском государстве с принуждением к труду. При плохом качестве инфраструктуры — детских садов, школ, кружков — при отсутствии нянь и клининговых компаний, частных услуг такого рода, это по сути обозначало, что женщина обязана была и следить за домом и детьми, и работать одновременно. А кроме того, хорошо выглядеть, — в условиях постоянного дефицита задача не из легких. Именно такую ситуацию чрезвычайной перегруженности исcледователи и обозначают термином «двойная нагрузка». Как именно выглядит жизнь, где за одной сменой на рабочем месте следует следующая — дома, хорошо показано в повести Натальи Баранской «Неделя как неделя», впервые опубликованной в «Новом мире» в 1969 году. Эта повесть — одно из немногих литературных произведений советского периода, которое фиксирует опыт «освобождённой» женщины Страны Советов. 
Полута Бодунова
Своей спецификой обладал в советском союзе и мужской опыт — кроме привычного и сегодня обязательного призыва в армию, советское государство «давило» на мужчин довольно жестким, милитаризированным образом мужественности, который исключал эмоциональность и был связан с большим количеством разных ограничений в повседневной жизни.

Это лишь один пример того, как гендерная оптика позволяет нам увидеть в знакомой истории то, на что мы не обращали внимание раньше, — и что при этом касалось огромного числа людей, непосредственных участников исторических событий. Актуальность гендерной истории, на мой взгляд, очень объемно передает один русскоязычный текст, который я искренне считаю гениальным, — статья белорусской исследовательницы Елены Гаповой «Любовь как революция, или „несмотря на Грамши“ Полуты Бодуновой».

Гапова в своём тексте обращается к личному документу, который долгое время оставался неразгаданным историками белорусского национального движения начала ХХ века. Автор этого текста — эсерка Полута (Пелагея-Полина) Бодунова, активная сторонница «национального возрождения» Беларуси в 1920-х. В 1930-е годы Бодунова уехала из захваченной большевиками страны в Прагу, но из эмиграции сбежала, не выдержав одиночества и нахлынувшей тоски. Она вернулась на родину, где до 1938 года жила вместе с родственниками, постепенно теряя рассудок и способность к речи. В 1938 году, будучи уже практически невменяемой, революционерка была расстреляна.

Полута Бодунова оставила после себя сочинение, которое, по словам смущённого сотрудника Национального архива Республики Беларусь (именно с его впечатлений Гапова начинает анализ текста), не похоже ни на какой другой документ, а кроме того и вовсе как-то «неприлично»: «посвящено личным отношениям мужчины и женщины» и «выставляет „это“ напоказ». Интересно, что под «этим» сотрудник архива не имел в виду интимные подробности любовной связи: таких подробностей в тексте нет. Зато в нем есть перечисление «горестей» Бодуновой, написанное на белорусском языке: разлука с любимым (тоже революционером, Томашем Грибом), душевные муки, чаяния о белорусском народе. И всё это в одном сочинении, где жанр «плача» соседствует со страстной проповедью, а рассказы о любви — с политической речью.

Стиль этого повествования ещё более необычный: в нём угадываются попытки написать «роман чувств», используя недостаточные для этого ресурсы «крестьянского» белорусского языка начала ХХ века. В результате русскоязычные слова и метафоры из сферы «высокого штиля» соседствуют с белорусскими просторечиями. Всё это подкрепляется «языковой маргинальностью» (термин Гаповой) в построении фраз и их сочленении между собой.

Используя феминистскую критику языка и обращаясь к постколониальной теории, Гапова «расколдовывает» историю Полуты Бодуновой, предлагая несколько объяснений тому, что мы видим в тексте. В первую очередь исследовательница объясняет, почему её персонаж оказался в забытьи, по какой причине фигуре Полуты Бодуновой не нашлось места ни в советской истории революционного движения Беларуси, ни в современной истории белорусской нации. Кроме того, Гаповой удается дать объяснение странному языку Бодуновой: в нем революционерка попыталась соединить несоединимое — «большую» русскую литературу, которой училась в петербургском университете, «женское письмо» (точнее, его прототип), революционные идеи и национальный колорит.

Полута Бодунова в таком контексте оказывается персонажем, в судьбе которого пересекается сразу несколько сюжетов: конфликты белорусского национального движения начала ХХ века, противостояние нарративов в попытке написать историю этих движений советскими и современными учеными, а главное — специфика жизненного мира человека, у которого попросту нет «готового», конвенционального языка и языковой нормы для выражения своих переживаний. Как показывает ситуация с сочинением Бодуновой, когда такого же языка нет и у учёного, из истории выпадают необычные и яркие личности, и целые архивные документы.
А что в России?
Наталья Пушкарёва
В нашей стране тоже есть историки, которые либо включают гендерную оптику в свою работу, либо (реже) полностью концентрируются на истории женщин и гендерной истории. Первопроходицей в этом области можно назвать Наталью Пушкарёву. Специалистка по средневековью, она начала заниматься положением женщин в Древней Руси ещё в 1980-х годах, в СССР, даже не представляя, что её тема вписывается в новую научную дисциплину. В 1990-е годы Наталья Пушкарёва стала активно общаться с учеными из области женской и гендерной истории в США и других странах — и по сути начала разговор о ней в нашей стране.

Институционально область гендерной истории в России закреплена слабо. Благодаря уже упомянутой Наталье Пушкаревой существует Российская ассоциация исследователей женской истории (РАИЖИ). В 2007 году организация вошла в состав Международной федерации исследователей женской истории. Однако эта ассоциация существует в отрыве от крупных университетов — как и её создательница, которая уже на протяжении нескольких десятков лет работает научным сотрудником Института этнологии и антропологии РАН. Впрочем, некоторое сотрудничество с другими институциями РАИЖИ реализует: ассоциация организует ежегодную конференцию по женской истории, каждый раз в разных городах, на разных площадках. В этом году конференция проходила в Нижнем Новгороде при поддержке нижегородской Вышки.

Особенно печально, что в России нет ни одной учебной программы по гендерной истории, например, магистерской. Дело в том, что специалисту в этой области необходим специфический набор знаний и навыков, который не приобрести только на историческом факультете или только на программах по социологии. Он или она должны владеть и знаниями по источниковедению, и новейшими методами социологического анализа, и базой в области, собственно, гендерных исследований. Конечно, обо всем этом можно узнать, посещая занятия на нескольких разных факультетах (как делала я) или начитывая необходимую литературу дома.
Но всегда хочется расти в сообществе, где однокурсники и преподавателя интересуются похожими темами и готовы дискутировать, усложняя представление о них.

Пока специальной программы по гендерной истории в России не предвидится: в научном сообществе историков еще велико предубеждение против гендера как аналитической категории, да и финансировать эту область вряд ли станут — иностранный грант получить все сложнее, наше государство гендером интересуется мало. Впрочем, среди студентов и молодых исследователей появляется все больше интереса к гендерной повестке. Развиваются низовые студенческие инициативы, ридинг-группы, онлайн-ресурсы, — возникает всё больше отдельных мероприятий, и в том числе по темам на стыке истории и гендера. Я думаю, это хороший знак, ведь живой интерес зачастую приводит к гораздо большим результатам, чем директивы «сверху». Главное только, чтобы его не задушили.

Элла Россман